Звуки сверху стали прорываться к ней — на этот раз землистые, как будто кто-то рыл землю лопатой над самым ухом. Заводился далекий плач из соседнего двора, и хоть у нее были закрыты глаза, она знала, что, стоит открыть их, как ничто не поменяется вокруг — станет только темнее. И она сжимала веки изо всех сил: только не открывать глаза, не открывать. Тук-тук-тук. И вдруг она поняла, где находится; и, распахнув глаза, она не стала видеть лучше, лишь запах мокроты вторгся в ноздри и звуки сверху стали громче, настоятельнее. Она размяла одеревеневшие руки, попыталась поднять их над собой, но вытянуть вверх их не получилось, пальцы наткнулись на что-то холодное, деревянное. Священнический голос раздался сверху и сбоку, затараторил дьячок. Псалтирь. Быть не может! Изогнувшись, София сорвала бумажный венчик с головы, не боясь теперь быть замеченной, подняла коленки, освободилась от застегнутых не ею туфлей.

Раздался плач, слышный даже отсюда, София боялась произнести: «Из-под земли», — и вдруг она вспомнила во сне, как лежала там наверху, изо всех сил боялась улыбнуться, и только однажды, когда вокруг никого больше не было, к ней подошел Павел Игоревич, стал шептать ей на ухо признание в любви. И она раскрыла глаза, увидела его вмиг расширившиеся зрачки, побелевшую кожу, и он тут же рухнул на землю перед гробом.

София стала кричать, все громче и громче, стала ворочаться в гробу, вспомнила из прочитанного, что воздуха ей хватит на несколько часов. Неужели она — воскресшая — вот так умрет?

Послышались звуки отворения камня, оказалось, что Софию не похоронили, а оставили в пещере, и вход в нее затворили огромным валуном. Свет ослепил ее, и, как только глаза к нему привыкли, София поняла, что перед ней в прозрачном хитоне стоит Иванкова и говорит, что она проспала сто лет, и в подтверждение своих слов указывает на росписи на потолке пещеры, где застыли незаходимые Солнце и Луна, точно сошедшие с подаренной Сергеем шкатулки. Но это не была обыкновенная роспись, вокруг улыбающегося Солнца крутились будто литые, окрашенные в желтый цвет извилистые лучи, Луна то и дело опускала и поднимала уголки рта и брови. Под ней в бездвижном беге перебирали ногами гончие, рак бил хвостом по воде, место же посреди ожившей фрески, которую должно было занимать озеро с лебедем, было вымарано подчистую.

Тело у Иванковой было некрасивое — под стать телу Волобуевой, которое она запомнила по женской раздевалке. Иванкова взяла ее за руку и повела по земле, всё вокруг стало преображенным, София наступала на снег босыми ногами и чувствовала влажное тепло от него, как будто наступала на разогретую банановую кожуру. Они вошли в город — их встретила правительница в окружении незнакомых лиц, одетых в японские средневековые одежды. Вдруг София поняла, что перед ней стоит ее бабушка. Но та отказывалась ее узнавать, она лишь допытывалась, кто София такая и почему ей было дозволено проспать сто лет в той пещере? Может быть, она искала жемчужину? «Кто ты такая, кто такая?», — повторяла умершая бабушка Софии, а она отвечала: «Я Софушка, почему ты не узнаешь меня?». И бабушка — лицо умиротворенное, точно в гробу, но помолодевшее со времени похорон — отвечала: «Царевна-лебедь, ты ушла искать жемчужину, но нашла лишь свою тень». Она повторяла это до тех пор, пока София не проснулась от толчка в грудь. С ужасом она поняла, что лежит голая, а над ней возвышается со своей тараканьей, рыжей улыбкой Руслан.

Он приказал ей немедленно одеваться, потому что сейчас придут другие. И София, как это бывает во сне, внезапно поняла, что они в Омске и что их преследуют, чтобы вернуть туда, откуда они совершили побег. Из утробы кита! Потому что их класс вместо выпускных экзаменов поголовно согласился на эксперимент по выживаемости внутри кашалота. Ворвань. Лицо Руслана было в этой слизи, на столе в граненом стакане стоял прокисший варенец. Город за окном был бесконечный и серый, отчего-то двери из их квартиры вели сразу в другие дома, а не на лестничные клетки. Коридор сменял коридор. Вдруг они оказались на почте, спрятались за огромными посылками, стоявшими на полках. Кто-то, кто пришел за ними, насвистывал что-то до боли знакомое, неопределимое. Руслан протянул ей письмо и сказал: «Передай ей, потом вернешься за мной», — а она уже загодя знала, что так и поступит; когда Руслан бросился с кулаками на преследователя, она воспользовалась замешательством и выбежала на улицу. С неба падал черный, похожий на жемчужины, град. Он бил по коже, мозгу, внутренностям, настоятельно звал ее издалека.

София проснулась со звоном будильника, и, восстановив в памяти этот сон, поняла, что сегодня впервые за последний месяц ей не пришлось вскакивать посреди ночи, этому обстоятельству она приписала и яркость сна, и чувство разбитости тела.

Снег громко хрустел под ногами, в переулках лопатами об асфальт шкрябали дворники, а София смотрела на застекленный киоск и вспоминала, что же она хотела купить по дороге в школу. Козырек киоска был завален снегом, на сумёте, лежавшем на щитке, виднелись следы от голубиных цевок, за стеклом — резинки для волос с алюминиевой наклепкой, коробки с магнитными шахматами, лото и домино, накопители в виде мультипликационных животных и непристойные журналы, которые она прежде находила у отца в бардачке. Женщины на них были полностью голыми, а их грудь прикрывали крупные, восьмиконечные голубые звезды.

Взглянув на пластилин, София как будто ощутила его кислый, искалеченный запах и вспомнила, что должна купить стирательную резинку: последнее время приходилось много рисовать. В слепое окно она протянула несколько стальных монет с гальваническим покрытием, затянутых патиной. В ответ костлявая рука выбросила ей два ластика, на обоих был нарисован мамонт, стирать его о ватман было мучительным удовольствием, будто в обмен на его уничтожение она удостоверялась в том, что рисунок, на который потрачен ластик, становится произведением искусства.

Волобуевой снова не было на уроках. На перемене после истории, на которой учитель рассказывал шутки о Брежневе, София подошла к Впадине и без всякого выражения попросила передать шкатулку, уложенную в поздравительный пакет, Сергею. Впадина посмотрела на нее своими воспаленными глазами: казалось, она либо оплакивала Гильзу загодя, либо готовилась к выпускным экзаменам.

— Сергею? У вас что-то…

София покачала головой.

— Хорошо, после биологии передам.

София внимательно посмотрела ей в глаза и прочитала в них что-то игриво-собачье, как будто ее просьба должна была стать началом большой и долгой дружбы. Это заискивающее выражение глаз было ей неприятно.

В конце урока, продиктовав задание на будущую неделю, учительница попросила «Софию Игоревну Рубину, которая ведь выучила понятие конвергенции?» подняться на третий этаж в кабинет химии. София переглянулась со Впадиной, та еле заметно кивнула.

На лестнице София столкнулась с одиннадцатиклассником, с которым танцевала на новогоднем вечере. Он опустил глаза в пол, пройдя пару ступеней, она услышала за собой жидкий смешок его друзей.

Щепка — из-за временного отсутствия Анны Сергеевны ее сделали завучем, — сидела за своим столом в окружении выпускников под портретами Семенова, Менделеева и Ломоносова, и, вытянув руки перед собой, вслушивалась в окружающий ее щебет.

— Ирина Алексеевна, ну пожалуйста, послушайте, в следующий раз…